— это все мне очень даже понятно. Любовь она же с годами только ядренее становится. Или нет, Коля? Или на женщин тебя сторонних все же тянет порой? Может, это ее предмет нижнего белья у тебя в кармане змеей скрученной завалялся? Мерзостной этакой гюрзой.
И таз в руки именинница берет. В тазу — бельишко какое-то замочено, тяжелый таз.
— Как можно, — Коля ужасается и краснеет пятнами, — я по жизни очень преданный из себя человек.
И в угол ванной забивается. От таза подальше.
“Есть, есть у него баба, — это Дуся про себя с кошмаром думает, — завел, небось, какую-то мелкую себе бабенку-разлучницу, с нулевым размером груди. И семью вон предает. Но не признается, зараза. Надо бы его покрепче поспрашивать”.
И к стене супруга приперла тазом. И в глаз ему свечой праздничной светит: колись, мол, подлая твоя душонка.
А Коля ежится и на лифчик алый с большой ненавистью посматривает. И вздыхает. И пыжится. А потом вымученно этак бормочет.
— Евдокия! Дорогая моя супруга! Я долго прятался и скрывал свою глубинную суть. Но вынужден теперь — под гнетом неопровержимых доказательств — во всем сознаться. Предмет этот я, кхм и кашль-кашль, закупил себе лично… Не падай в обморок, родная! Есть у меня такое небольшое пристрастие порочное. С ранних лет жизни прямо развилось. Нравится мне в женском белье изредка прогуливаться по улицам города. Бодрит и настроение поднимает. Вот и хапнул. Стыжусь, само собой, своего порока безмерно. Прости и давай не будем ломать жизни нашим двум прекрасным детям. Оставим такое мое пристрастие под покровом тайны. А позже — унесем в могилы. В каждой избушке — свои порочные погремушки. У меня она вот такая, погремушка эта, черт бы ее побрал! А твой личный подарок совсем иной — приятный и желанный. Перевари пока известие, а я подымлю — стресс чуток скину.
И тихонько отполз на балкон — курить. Не каждый день в таком ведь родной супруге признаешься. Совестно. Под полтинник ему все же, уважаемый из себя человек — мастер участка, в строительстве всю жизнь. И тут — порок.
Дуся лоб себе потерла и в другой карман куртки шасть. И снова роется — коробочку ищет. А там, в другом кармане — совсем уж издевательство. Еще один… лифчик! Но иного исполнения — на уверенный седьмой размер и безо всяких кружев. Тиковой ткани. Противного бежевого цвета. Дуся аж присела. И завыла тоненько.
На вой Николай с балкона выскочил, конечно. Парашют этот увидел и выматерился шепотом. И глазами нехорошо этак бегать начал.
— Маме, — кричит фальцетом, — купил! Через полгода — Женский святой день. Иду себе однажды по улицам родного города. Глядь — а на лотке распродажа какая-то. Все по сто! Постоял, потолкался. И не устоял — купил данную вещь! Все равно ведь чем-то дарить маманю придется! Хоть и неприлично мне было с женщинами в этой куче из неглиже копаться. Я все ж уважаемый человек и всю жизнь в строительстве! Мастер участка!
И глазами бегать перестал, а наоборот — захлопал. Очень честными такими глазами. А лицо сделалось у супруга цвета бордо. Оскорбился таким вот образом.
— И чего ты по карманам все! Сказано же русским языком — в портфеле подарок твой проклятый! Получай и пользуйся на здоровье!
Тут Николай портфель свой распахивает и сковороду оттуда достает. Очень хорошую.
— Прекрасная сковорода известной марки, — Коля орет, — прекраснейшая! Хочешь — картошку жарь, а хочешь — мужа воспитывай!
И в руки супруге утварь эту сует. А Дуся расплакалась, сковороду не приняла, а к маме на другой конец города уехала в ночь. “Не ищи меня”. На прощание такую лишь фразу сказала.
Коля куру остывшую чуть поклевал, свечи задул и спать в детской комнате на коврик прилег.
Потом, конечно, примирились — все же дети у них растут, не шутка. Глупо из-за кольца несчастного рушить крепкие отношения.
И с пороком Дуся смирилась со временем. Бывает ведь у людей всякие такие небольшие особенности. Не под копирку же их, людей, штампуют. “Главное — на работе не признавайся!”.
И маме Коли, как ни крути, к Женскому дню тоже дарить что-то потребуется. В прошлый раз ей вон лопату для дачи преподнесли. Обид было — вагон и тележка. Женщина все же, хоть и в возрасте.