Деда Агафона в деревне побаивались. Мало того, что работал смотрителем кладбища, да могильщиком, так ещё и нраву был очень крутого! Правда свой ветхий домик за чугунной оградкой редко когда покидал. Имел небольшой огородик, да такую же вредную козу, которая паслась, где ей вздумается.
Зачастую, в вечерних сумерках можно было увидеть его крепкую фигуру, которая с лопатой бродила по тропинкам промеж могилок. Иногда деревенские договаривались с Агафоном, что бы он ухаживал за местами упокоения. Деньги он принципиально не принимал, а вот продукты охотно брал. Да и не так много нужно было одинокому человеку.
Сколько точно ему было лет никто толком и не знал. К Агафону относились спокойно, как к обычному элементу окружающего, неотъемлемого. Такому же привычному, как колодцу или барину, который жил в другом конце деревни. Ребятня его побаивалась, но всё равно по вечерам лазала вокруг кладбища, что бы нервишки себе пощекотать. Днём-то ладно, Агафон даже зачастую носу на улицу не казал, и было совсем не страшно. А вот ежели поздним вечером, когда все домашние уже спят — милое дело через окно на улицу вылезти, да встретиться с товарищами у старого колодца. И стихийной ребячьей стайкой направится к кладбищу, от которого были мурашки по коже.
Самые смелые через оградку лазали, да бегали до первого креста и считались чуть ли не героями от такого поступка. А ещё ведь надо было продраться сквозь заросли дикой малины, да ещё и не попасться на глаза Агафону, который по ночам по кладбищу с фонарём ходил, да ребятишек гонял. Дети не знали, почему сторож кладбищенский так по ночам особливо бдит. Считали его помешанным просто, пожилой ведь уже человек!
***
Погодка тогда не ахти была. К вечеру нагнал ветер толстые тучи, которые то и дело норовили разразиться проливным дождём. В воздухе звенело от предчувствия грозы, но несколько мальчишек всё равно собрались у старого колодца. Вернее их всего было трое — Кузя, Матвей и Лёня. Лёня сиротой был, воспитывался бабкой, которая на старости лет чудить уже начала, и некоторые особенности её характера перенял и внук. Поэтому с ним почти никто не водился, а вот Кузя и Матвей решили подшутить над парнишкой, и предложили ему на спор пролезть на кладбище. Лёня очень хотел дружить с другими мальчишками, и с восторгом отнёсся к идее заслужить их дружбу. Поэтому и согласился на эту авантюру.
Ночная прохлада стелилась по земле белёсыми, едва заметными полосами. Путалась в длинной траве, рвалась и превращалась в едва заметные клочки тумана. Но после дневной, звенящей жары воздух ещё не остыл, и мальчишки, пока шли до кладбища, даже немного вспотели.
Прятались по кустам, конечно, дабы никому не попасться на глаза, и не вызвать интерес взрослых к их походу.
Кладбище их встретило тишиной и спокойствием, и спрятавшись, старшие начали подначивать Лёни. Там как раз была небольшая щель в оградке, где можно было пролезть на запретную территорию. Лёна отчётливо трусил, но желание подружиться с мальчишками перевешивало, поэтому совсем несмело, ежась от поднявшегося прохладного ветерка, он направился к этой щели.
Старшие мальчики замерли, со злорадным восторгом наблюдая за тем. как Лёня протискивается на территорию кладбища.
Спрятавшись за памятником он некоторое время сидел, удивляясь собственной смелости.
Он не совсем понимал, чего от него хотят его будущие друзья, но его заданием было добраться до домика смотрителя. И принести какое-либо доказательство того, что он там был. Что именно мальчишки не уточнили, но Лёня был уверен в том, что сможет что-нибудь придумать.
Затея, с первого взгляда казавшейся такой лёгкой и простой, теперь таковой совершенно не выглядела.
Лёне неожиданно стало неуютно и стыдно за то, что он полез куда не следовало, но отступать было уже поздно.
Домик смотрителя был через пару аллеек, и добраться до него не составило труда, на самом деле.
Лёня спрятался прямо под стеной домика, в густых зарослях дикой малины, и отдышался, для начала. Колючие ветки неприятно царапали кожу, и он подумал о том, что с него достаточно. Может быть этого будет достаточно, что бы мальчишки начали с ним дружить? Он огляделся, пытаясь найти какой-нибудь предмет, который бы убедил старших ребят в том, что он побывал, где было сказано.
Он выглянул из-за угла домика, и собрался было перебежать в ближайшие кусты, как увидел смотрителя. Замерев, мальчишка почувствовал, как в груди лихорадочно забилось сердце от испуга. Дед Агафон стоял к нему спиной, широко расставив ноги и оперевшись на лопату, и с кем-то разговаривал! Лёня навострил уши, удивляясь тому, что здесь ещё кто-то есть!
— Ну что тебе? Нельзя, раз уж улегся раз, то и лежи дальше. Чего ты вылезаешь? Времени-то уже сколько прошло, а? Давай, давай, пока не увидел кто. Сколько сразу разговоров будет, сам же знаешь! — Дед говорил ласково, словно с ребёнком, пытаясь кого-то уговорить. Собеседника Лёня не видел, но охваченный любопытством, он высунулся ещё немного дальше. И замер, открыв рот и вытаращив глаза. Такого быть не могло!
Прямо напротив деда стоял, едва заметно покачиваясь кузнец их, Фёдор. Одинокий был, но добрый, хотя и не пускал детей в кузницу, но вечно чем-то ребятню угощал. А ежели был в хорошем настроении, то мог гвоздей новеньких отсыпать, или маленькую подковку подарить. Вот только Лёнька знал, что помер Фёдор пару месяцев назад! А сейчас стоит перед Агафоном, в своей рубахе похоронной, разве что бледный очень, да качается вперёд назад. Лицо бледное, словно полотно, волосы чуть ли не дыбом стоят, а взгляд… Лёнька аж руками рот зажал. Он не видел с того места. где был, глаз Фёдора. Наверное, он высунулся слишком далеко — кузнец неожиданно захрипел и качнулся вперёд, вытягивая руки. Агафон от неожиданности отступил в сторону, а мальчишка рванул обратно в своё укрытие.
Дед вскрикнул, кажется, разозлившись, после чего раздался звук удара и шум падения чего-то тяжёлого. Лёнька вжался в стенку домика, ни жив ни мёртв, даже не в состоянии убежать. Ему было вообще трудно осознать увиденное! Кузнеца ведь схоронили, как он ивой-то может быть?!
— Вылезай давай. — Он чуть из штанов не выпрыгнул, когда почти над самым ухом раздался голос деда Агафона. Мальчишка поднял взгляд, заливаясь краской до самых ушей, и увидел старика, который выглядывал из маленького оконца сверху. — Чего вытаращился? Иди, чаем напою, или будешь в кутах до утра сидеть?
Лёнька сам не понял, как оказался в кладбищенском домике, с чашкой крепкого чая. Дед Агафон выглядел расстроенным, но не злился:
— Ну что, паря, спрашивай. Вижу ведь, что язык так и чешется?
— Дедушка, а… как? — робко спрос Лёня, предварительно сделав пару глотков чая. Вкусный был — просто неописуемо! Даже бабушка такой не делала.
— Ну от так, малой. Вот так. — Дед Агафон окинул его оценивающим взглядом, после чего махнул рукой. — Ладно, расскажу тебе. Вот вы ведь лезете сюда, как пчёлы на мёд, даже если нельзя. С одной стороны понять могу, а с другой стороны совсем нет. Ну так вот. Давно это было, даже моего деда ещё в планах не было. Была тут битва, страшная! Уж и не упомнить, кто кого, да за что. Просто схлестнулись два воинства, да почти все полегли. И был на одной из сторон ведьминский сын. Не избежал он участи своей, а потом сюда мать его пришла. Что делала — неведомо, но сына своего себе вернулся, вот только он другой совсем стал. Ведьма в родную деревню так и не вернулась, затерялась вместе с сыном где-то… А земля эта не в порядке осталась. Не держит он в себе мёртвого, отпускает всё время, не взирая на то, что души в них давно уже нет. — Дед Агафон тяжело вздохнул. — А когда нашу деревню ставили, никто об этом не думал. Так и повелось в моей семье — следить за порядком, да успокаивать их, ежели расходятся. Они даже иногда понимают, не хотят родных беспокоить. По ночам чаще встают, но оно и к лучшему. Вот только не знаю, кто будет потом за ними приглядывать… У меня то сыновей нет, дочка была, дак уехала, не знаю что с ней, да где она.
Лёнька просидел у деда до самого рассвета. Тот поил его чаем да рассказывал всякое, а поутру проводил к бабушке, снарядив гостинцами. Старушка почти и не ругалась на внука за проделку, не до того было.
Долго мальчишка размышлял над совами деда, даже начал придумывать какие-то варианты, что бы деду помочь. Носил ему молоко от козы дурного нраву Доньки, да вот только на следующий год забрали Лёньку в город. Выяснилось, что есть у него какие-то родственники ,приехали на поезде, погостили. да забрали мальчонку с собой, совершенно резко и неожиданно. Словно репку из грядки выдернули, и увезли его в невиданную жизнь. Лёнька и рад был бы со всеми попрощаться. да времени совсем не было — оставалось ему только тревожно оглядываться, пока не скрылась деревня окончательно за поворотом. Он даже за бабушку так не переживал, как за деда Агафона. Не успел ведь ничего сделать, да и куда ему, мальчишке?
Как он теперь там один будет?
***
Прошло без малого сорок лет, прежде чем Лёнька смог вернуться в родную деревню.
Хотя от той деревни осталось три двора теперь, заросшее кладбище, да коровник с мельницей сломанные. Лёнька… нет, теперь уже Леонид Николаевич с ностальгией оглядывал заросшие и полуразрушенные дома. Сердце в груди радостно замирало, а душа разворачивалась и пела. Целых сорок лет! Немалый срок для человеческой жизни.
Шёл и вспоминал своё детство. Да не бабку свою, а рассказы деда Агафона. И даже мурашки по спине пробегали, хотя теперь он воспринимал это как простые деревенские страшилки. Время изрядно припорошило воспоминания, заставило его почти забыть об увиденном, только оставило какие-то смутные образы.
Свой старый дом он разыскал без труда. Правда посреди буйно разросшейся зелени проглядывали только стены с облупившейся краской. Бабушки не стало уже очень давно, да и желания зайти в дом не было совершенно никакого, как и прохода к нему.
Совершенно не заметил Леонид Николаевич, как ноги принесли его к кладбищу. Он с сожалением отметил, что домика совсем не стало — давно, видимо развалился, когда деда Агафона не стало, да народ из деревни побёг кто куда. И ведь действительно побежали, и насколько мог вспомнить мужчина, это случилось как раз таки после смерти Агафона. Хотя тогда стране грянула очередная революция, слухи пропитывали землю и отравляли умы людей.
Удивительно, но тропинки между оградками хоть и выглядели немного заросшими, но кто-то словно всё равно траву вытаптывал. Не везде конечно, но по единственной центральной дорожке так точно. Леонид Николаевич, дыша полной грудью, неторопливо брёл по ней, затем бездумно повернул на более узенькую тропку. Словно заворожённый тишиной и спокойствием он шёл и шёл, пока его дорога не упёрлась в простой деревянный крест, с криво примотанной к нему металлической табличкой. Он некоторое время смотрел на неё, затем стряхнул с себя наваждение, обратив внимание на то, что земля выглядела рыхлой и совсем не заросшей. Он пожал плечами, не особо придавая этому значение, после чего обратил внимание на табличку. Как он и думал — дед Агафон. Леонид Николаевич неожиданно испытал жалость. Он ведь считал старика сумас шедшим, все эти годы. Хотя, работа в таком месте наверняка накладывает свой отпечаток.
Мужчина сам не заметил, как начало темнеть, и решил, что будет лучшим вариантов вернуться к извозчику. Они остановились у полуслепого деда, в другом конце деревни, и могли переночевать вполне сносно. Извозчик относился к такому заказу как к придури богатенького и особо не ворчал, хотя дорога тоже оставляла желать лучшего.
Беспокоиться Леонид Николаевич начал примерно через полчаса.
Он блуждал среди заросших кустов и ржавых оградок, но никак не мог найти выход на центральную аллейку. И всё вокруг казалось каждый раз таким незнакомым. С каждым его шагом сумерки сгущались всё сильнее и он начал чувствовать страх, который ледяными мурашками расползался по телу. Сердце в груди начало глухо колотиться, и Леонид Николаевич постарался успокоиться, глубоко дыша. И испытал неимоверное облегчение, когда увидел полуразвалившийся домик смотрителя кладбища. Наверное просто заплутал, вот и всё, ничего страшного не произошло. Ему стоило поторопиться, и дойти до места ночлега, пока окончательно не стемнело. Фонарь он с собой не догадался взять, к сожалению, а спотыкаться в темноте, или упасть в какую-нибудь яму совершенно не имел желания.
Леонид Николаевич обернулся, а когда вновь посмотрел в сторону домика, то обмер. Спину вновь обдало ледяных холодом. Домик был на месте, целым и невредимым. Словно кто-то невидимый подменил картинку, сменив одно изображение другим. Леонид Николаевич нервно сглотнул, смотря, как окно рядом с дверью светиться приглушённым, жёлтым светом. Он немного поколебался а потом, на совершенно ватных ногах, подошёл к двери, и, поколебавшись, негромко постучал.
Дверь распахнулась почти сразу же, словно его с нетерпением там ждали.
— Ну, наконец-то! — Дед Агафон выглядел именно так, как его запомнил Леонид Николаевич. В нём абсолютно ничего не изменилось. Но он ведь видел могилу деда! Как он может быть жив?! Агафон, между тем, отошёл немного назад, впуская гостя в дом.
— Давай, проходи, чего встал? Чай будешь?
Леонид Николаевич сам не понял, как оказался за столом, а в его руках исходила паром кружка с травяным чаем. Свеча на столе светила ровно, и пламя едва заметно подрагивало, заставляя тени танцевать на стенах. А ещё создавалось впечатление, что дед Агафон смотрит на него с каким-то ехидным выражением.
— Ну ты Лёнька даёшь, конечно. Давненько не заходил. А ведь ты самый бодренький здесь! Так о чём мы в прошлый раз говорили? — Агафон говорил, говорил и говорил, а его слова сеялись в Лёньку, словно зерно в плодородную землю.
Он улыбнулся старику, вовлекаясь в разговор. Сердце пропустило несколько ударов и замерло насовсем, больше не стучась о грудную клетку изнутри.
Он был готов к тому, что бы вновь начать впитывать знания.
И время теперь было совсем неважно.